Посланец небес - Страница 80

– А так, что в горах за Мад Дегги бьет целебный ключ, и воды те помогают при тягостях в животе и многих других недугах, – охотно пояснил Завитые Бакенбарды. – Ты животом не озабочен?

– Только когда он пуст, почтенный. А в Мад Дегги я еду по делам Братства, везу особое снадобье для нашего Великого Наставника Аххи-Сека. Это бальзам из южных лесов, и цена ему – золотая монета за маленькую ложку. Редкая вещь! А вы, мои господа, хотите в Мад Дегги лечиться?

– Нет, – с ухмылкой сказал Завитые Бакенбарды. – Мы, рапсод, больше других лечим.

Его начальник рассудительно добавил:

– Ты едешь по делам вашего Братства, а мы – по делам своего департамента. И дела те таковы, что лучше не поминать о них при посторонних. – Тут он грозно осмотрел служителей, которые вытянулись под этим взглядом и застыли с каменными лицами.

Точно, налоговые инспекторы, да еще с двумя подмастерьями для черной работы, подумал Тревельян, разглядывая рожи Коротких и Тощих Бакенбард. Едут накрыть неплательщика или к самому правителю Мад Дегги с внезапной ревизией. Будет кто-то под плетьми и палками! А может, даже на столбе!

Их карета, миновав район садов и пальмовых рощ, очутилась под лесными сводами. Этот лес, как и дубравы на Понт Крире, тоже считался охотничьим заповедником, но разрядом пониже – здесь могли развлекаться нобили Восьмисот семейств и, по особому разрешению, подданные более низких сословий. Места хватало всем, ибо лес тянулся на восемьдесят километров до цитадели Меча и Щита, и только за крепостью его сменяли крестьянские хозяйства и латифундии богатых землевладельцев. Тут, кроме уже знакомых пальмовых дубов, розовых и медных деревьев, пальм и бамбука, росли сосны чудовищной величины, с ровными серо-коричневыми стволами, уходившими к небу метров на сорок-пятьдесят. Воздух был полон запахами хвои и смолы, птичьего щебета и стрекота древесных кроликов. Временами деревья отступали от тракта, давая место лугу, над которым легким цветным облаком кружились бабочки или стояла харчевня с сигнальной вышкой и постом охраны. Пейзаж разнообразили скалы, валуны, оставленные древним ледником, и речки с темной глубокой водой, над которыми нависали каменные горбы мостов. Километра три-четыре дорога шла вдоль большого лесного озера, и Тревельян услышал, как на другом его берегу поют охотничьи рожки и заливается лаем стая тарлей.

Завитые Бакенбарды, который явно был на подхвате у своего шефа, щелкнул пальцами и бросил взгляд на баул. Оттуда тотчас появился бронзовый поднос, за ним жаренная на вертеле птица размером побольше индейки, лепешки, мед и полотенца для вытирания рук. Похоже, налоговые чиновники привыкли путешествовать с комфортом, наслаждаясь всеми дорожными радостями – отдельной каретой, едой, выпивкой и беседой. Наверняка еще и песнями, подумал Тревельян, и не ошибся. Когда с жарким было покончено, а лепешки и мед запиты последним кубком вина, Важные Бакенбарды сыто рыгнул и сказал:

– Уверен, рапсод, что ты не из последних в своем мастерстве и знаешь, чем развлечь благородных людей.

– Наш господин любит песни запада, – тут же сообщил Тощие Бакенбарды. – Но не морские, не те, что поют в Запроливье, а тилимские и сотарские.

Короткие Бакенбарды уточнил:

– Это песни, под которые пляшут западные танцовщицы. Ну, понимаешь, что-то такое… – Приподнявшись, он изобразил пару фривольных движений задом.

– Вот-вот, – одобрил Завитые Бакенбарды таким тоном, что было ясно: его вкусы полностью совпадают со вкусами начальника. – Ты с такими песнями знаком?

– Знаком, но нынче я не в голосе, – ответил Тревельян, решив, что птичье крылышко, вино и три лепешки слишком ничтожная плата за его искусство. А за место в экипаже эти прощелыги содрали семь серебряков! Могли бы и бесплатно подвезти, если хотели, чтобы рапсод их развлекал.

– Это почему не в голосе? – поинтересовался Важные Бакенбарды и неодобрительно прищелкнул языком.

– Потому, что я думаю лишь о своем поручении, а не о песнях легкомысленного свойства. Не каждому, мой господин, так доверяют. Отвезти бальзам мудрейшему Аххи-Секу! Ответственное дело! И очень, очень почетное!

– Он что же, болен, ваш Великий Наставник? Зачем ему этот бальзам? – спросил Завитые Бакенбарды.

– Вовсе нет. Он отпраздновал свое столетие, вступил в совершенный возраст, но по-прежнему силен и крепок, как матерый лесной клыкач. Зелье, что я везу, нужно совсем для другого. – Тревельян сделал большие глаза и понизил голос: – Это не тайна, но вообще-то в Братстве не поощряются разговоры о Наставнике с чужими… Однако все вы люди достойные, и я вам кое-что скажу, если поклянетесь, что ни слова дальше не пойдет.

– Ни слова! Чтоб мне Таван-Гез вырвал язык и набил рот помоями! – Важные Бакенбарды нарисовал у сердца круг. – Клянусь за себя и своих людей!

– Так вот, – все еще шепотом продолжил Тревельян, – есть у Великого Наставника обычай сидеть у водоема и глядеть на рыбок, жаб и всякие озерные цветы, что раскрываются днем и закрываются к ночи. Он может просидеть так много дней, не вкушая пищи и питья и думая о судьбах мира, и думы эти так глубоки, что зов не достигает его разума, и если даже закричать или потрясти его за плечи, он не воспрянет к жизни сей.

– Да ну! – поразился Тощие Бакенбарды, выкатив глаза.

– Именно так: не воспрянет! И есть только один способ его пробудить – поднести к лицу Наставника бальзам и дать понюхать. Запах зелья такой возбуждающий, что мертвеца подымет, и я везу его в стеклянном флаконе, завернутом в плотную ткань, уложенном в шкатулку и запечатанном печатями. – Тревельян похлопал по своему мешку: – Здесь он, этот бальзам из южных лесов! Приносят его безволосые раз в десять лет, и за такой флакон мы отдаем кошель золота.