Посланец небес - Страница 67

Они с хозяином едва ли не сдружились. Нельзя сказать, что Уго-Тасми испытывал дефицит общения – жизнь он вел вполне светскую, посещал на яхте то столицу, то Мад Эборн и своих соседей, сам принимал гостей и временами ездил на охоту в горы Провинции Восхода и в поля Фейнланда. Но беседы с Тревельяном его развлекали – быть может, по той причине, что Тен-Урхи, как и положено рапсоду, был набит историями по самую завязку. Большую часть этих сказаний, песен и баллад он усвоил еще на Земле, под гипнозом, но, постранствовав от Манканы до южных лесов, мог поведать что-то свое, оригинальное. Кроме рассказов про Аладжа-Цора, нобиля-разбойника, про мятеж Пагуша, похищение и эскападу на Дальнем Юге, были и другие темы, более интересные Тревельяну. Например, о паровом котле, изобретенном четырежды, Суванувой из Пейтахи, Куммухом из Манканы, Рдияс-Дагом из Дневной Провинции и Таркодаусом из Островного Королевства. Еще о бумаге мастера Цалпы, о керосине и подзорных трубах, седлах, компасе и краске из коры розового дерева и, разумеется, о Дартахе Высоколобом и его теориях. Уго-Тасми слушал с любопытством, улыбался и молчал. Знает?.. – мелькало у Тревельяна в голове. Знает обо всем и даже имеет собственное мнение? Возможно, уже разобрался с феноменом Осиера? Это не исключалось, если подозрения насчет солеторговца были справедливыми.

Пожалуй, их стоило подкрепить, и Тревельян уже знал, где скрыты нужные доказательства. Его интерес к архитектуре льстил хозяину, и вместе они осмотрели дом от чердака до подвалов и винных погребов, задержавшись в огромной и удивительно богатой библиотеке. Дом был чист. Само собой, не исключалось, что в подвале, библиотеке или хозяйской спальне есть тайная дверь или секретный люк, но Тревельян не верил в столь примитивные решения. Как их ни прячь, за половину века люк или дверь могли попасться на глаза кому-то из прислуги, добавив к странностям хозяина еще одну. Странностей имелось множество, и Китти, главный информатор, хоть жила на острове не так давно, о чем-то слышала от слуг, ну а чему-то была сама свидетелем.

К примеру, никто не встречался с хозяйским сыном и наследником. Считалось, что он путешествует по дальним странам, чтобы набраться знаний и ума, но остров он не посещал, и даже Кора-Ати с Сариномой не были ему представлены. Каждый год, в сезон Четвертого Урожая, Уго-Тасми отправлялся в путь, чтобы повидаться с сыном, но ездил всегда в одиночестве, даже без Боба и Дика, своих телохранителей. Возвращался всегда с изрядным грузом книг, особенно древних манускриптов, которые ценил превыше золота и собирал всю жизнь – так же, как его отец. Все эти книги, старые и не очень, он мог читать и, казалось, знал все языки и диалекты, сколько их есть на Осиере. С книгами он возился больше всего, чертил какие-то схемы, что-то записывал, но значки его письма не походили ни на единый имперский алфавит, ни на старинные символы Хай-Та, Горру, Тилима, Запроливья и других держав на востоке и западе. Еще он любил рассказывать истории как настоящий рапсод, и слуги собирались их послушать – о мальчике, потерянном в лесу и выросшем в логове тарлей, о человеке, нашедшем лампу, которой повиновались духи бездны, о престарелом повелителе, что разделил свою страну между тремя дочерьми, о красавице, бежавшей с возлюбленным от мужа, и разгоревшейся из-за нее войне. Случалось хозяину впадать в глубокую задумчивость, и тогда он удалялся в павильон, садился на ковер и медитировал от времени Восхода до Заката, не принимая ни пищи, ни питья. Жены и слуги знали, что мешать ему нельзя, что он размышляет о божественном и даже, быть может, смотрит вещие сны, посланные Заступницей, ибо из павильона он выходил с просветленным лицом и бодрым видом. Самой же главной странностью в глазах служанок было отсутствие детей у госпожи Кора-Ати и госпожи Сариномы, хотя, как шептались женщины постарше, хозяин был не из тех мужчин, которые дремлют в постели. Возможно, он не хотел других наследников и требовал, чтобы жены пили отвар корня суири, предохранявший от зачатия? Но, прислуживая Сариноме в спальне, Китти такого не замечала.

Что до имен, которыми Уго-Тасми одаривал слуг мужского и женского пола, то это отвечало имперскому обычаю и не казалось Китти удивительным. Бывало на Осиере, что имена менялись; были имена воинские, были морские, были те, которые супруг давал своим женам, господин – прислужникам, мастер – подмастерьям. Наконец, человек, недовольный именем, полученным от рождения, тоже мог его переменить; такова была традиция западной расы, прижившаяся в Семи Провинциях давным-давно. Нет, для Китти имена не относились к числу хозяйских странностей, и не имелось среди них чего-нибудь другого, какой-то истории о тайной дверце и секретном закутке, куда по временам удалялся господин. Ничего такого, кроме павильона.

В одну из ночей Тревельян его обследовал.

То было изящное строение из драгоценного медного дерева: шесть столбиков, выточенных в форме древесных стволов с бугристой корой, а между ними – резные ветви и листья, цветы и плоды, бабочки и птицы. Сверху ветви сходились пышной огромной корзинкой, внизу был лакированный пол, застеленный коричневым, в тон дереву, ковром. Павильон походил на изделия Древнего Китая, на ту искусную резьбу, в которой не повторялся ни один элемент, где каждый листок и цветок был отличен от другого и выглядел, как заведено в природе, неповторимым и единственным. Стояло это сооружение на шестигранном фундаменте из тесаного гранита диаметром метров пять и высотой до пояса.

Тревельян приложил к нему ладонь, потом прижался ухом и щекой, зажмурился и ощутил едва заметную вибрацию. Не обладая той разновидностью паранормального дара, что позволяла лоцировать энергетические установки, он не мог проникнуть взглядом через камень, но представлял, что спрятано за этими гранитными стенами. Большая, немного сплющенная полусфера в кольце мигающих зеленых огоньков, экраны-отражатели со всех сторон, массивный диск источника питания, эмиттер, направленный вверх – так, чтобы излучение пронизывало пол и омывало человека посреди ковра. Бесконтактная лучевая терапия… Возможно, самое главное из достижений землян… Ибо что дороже молодости и жизни?