Посланец небес - Страница 33

На башнях царило мертвое молчание. Он повернулся к рапсодам.

– Форрер, пусть наши молодые братья обыщут замок и выяснят, сколько в нем награбленного добра и кому оно принадлежит. Потом проследят за погрузкой и вместе с людьми Аладжа-Цора разойдутся по деревням. Этого, – он прикоснулся мечом к кирасе мертвеца, – закопать в лесу. Так будет правильно?

– Да, – согласился Форрер. – Нельзя, чтобы прах негодяя уплыл к Оправе. Попадет в руки Таван-Геза, и тот разгневается на всех людей… Нехорошо! – Хмыкнув, он спросил: – Что делать мне?

– Отправляйся с проводниками к правителю Раббану и сообщи ему добрую весть. Сам я пойду в Помо, в нашу обитель.

На суровом лице Форрера мелькнула усмешка:

– Мне казалось, что ты сам порадуешь правителя и его сестру, а в Помо отправлюсь я.

Тревельян вытер клинок о траву и покачал головой:

– Время радостей миновало, и у правителя мне делать нечего. А в Помо я хочу встретиться с почтенным Питханой.

Они разошлись. Тревельян направился было к воротам замка, откуда уже тянулись запряженные быками и лошадьми подводы, но вдруг остановился, хлопнул себя по лбу и зашагал назад.

Амулет! Та штука, которую Аладжа-Цор оплевал и бросил в грязь! Было бы любопытно на нее взглянуть…

Он нашел амулет, смахнул с него землю и замер с широко распахнутыми в изумлении глазами. Тонкая овальная пластинка на шелковом шнурке являлась голографическим изображением, какого на Осиере быть не могло – ни на восточном континенте, ни на западном и вообще нигде, кроме Базы. Но и на Базе такого наверняка не имелось. Конечно, кто-то мог бы впечатать голограмму в тонкий металлический кружок размером в пол-ладони, но подарить ее осиерцам?.. Это шло вразрез со строгими правилами Фонда и потому казалось сомнительным.

Однако не артефакт технологической эры потряс Тревельяна, а само изображение. Маленькая, но очень яркая и четкая картинка: труп Аладжа-Цора, валявшийся ничком, с кровавой полосой поперек спины; в вытянутой вперед руке – клинок, а на заднем плане – конь, колесница и башни древней крепости, одна повыше, другая пониже, соединенные длинным каменным строением. Даже видны человеческие фигурки, совсем уж крохотные… Повернувшись, Тревельян бросил взгляд на тело, которое еще не успели убрать. Да, Аладжа-Цор лежал именно в такой позе, и меч был где положено, и конь, и колесница…

Мистика! Откуда у него голограмма, запечатлевшая момент смерти? Но сей вопрос казался незначительным, неважным, если представить другое: каким образом это удалось запечатлеть? Запечатлеть с потрясающей точностью событие, которое еще не случилось, а затем передать Аладжа-Цору голограмму – несомненно, для предостережения… Может быть, его слова: «Я не верю вашему пророчеству!» – связаны с этой пластинкой, которую он таскал на шее словно вызов Братству? Но Братство не умеет делать голограмм, а тем более – снимков из будущего!

Ошеломленный Тревельян огляделся, словно ожидая, что где-то у замка или на дороге вдруг материализуется машина времени и выйдут из нее то ли далекие потомки землян, то ли иные существа, способные к темпоральным перелетам. Выйдут, достанут голокамеры и направят их на труп Аладжа-Цора, дабы запечатлеть его неминуемую гибель. А потом прыгнут в прошлое на несколько дней или лет, разыщут еще живого нобиля и преподнесут ему подарок…

Он усмехнулся, покачал головой и сунул пластинку за пояс. Потом подобрал свою суму и арбалет и направился к воротам с твердым намерением перевернуть весь замок от подвалов до чердаков. Вдруг что-то еще отыщется? Скажем, другая голограмма, с посланием лично для него.

* * *

Он ничего не нашел, кроме краденых ковров, гобеленов, тканей и мебели, ларцов с монетой, награбленного зерна, угнанного скота и изрядного количества стрел, луков, копий, мечей и секир. С этим добром могли разобраться молодые рапсоды, и разбирались они так четко, лихо и быстро, что вскоре к лесу потянулись груженые возы в сопровождении понурых воинов убитого нобиля. К середине времени Заката крепость совсем опустела, и Тревельян тоже решил не задерживаться в этой древней мрачной цитадели. Как сообщили ему проводники, прямо на западе тянулся имперский тракт, соединявший Помо с Манканой, и путь к нему через холмы, леса и несколько мелких речек был недалек, день-другой, не больше. Иди туда, куда ведет солнечный глаз Таван-Геза, сказал старший проводник. Руководствуясь этим нехитрым советом, Тревельян отправился в дорогу и до ночи успел одолеть километров двенадцать. Выбрав кольцо медных деревьев, оттеснивших пальмовые дубы и другую растительность, он развел костер, съел лепешку, выпил глоток вина и осмотрел свое плечо и ногу. От пореза остался длинный тонкий шрам, который исчезнет к утру; что до раны в бедре, то она была уже совсем незаметна.

Лесной воздух живительной прохладой вливался в легкие, шорохи, скрипы и попискивание птиц раздавались со всех сторон, где-то вдали разочарованно визжала лесная кошка – должно быть, промахнулась, прыгая за кроликом. Зверья посерьезнее – пацев, клыкачей или диких тарлей – слышно не было. Пахло листвой медного дерева, сухим мхом, цветами; в этом субтропическом лесу что-нибудь всегда цвело, не лианы, так кусты, не кусты, так папоротник.

Решив, что ему ничто не угрожает, Тревельян вытащил пластинку с голограммой и принялся ее рассматривать в свете костра. Она была тонкой, как станиоль, но, вероятно, очень прочной – он не смог согнуть пластинку и поцарапать ножом, а также выяснить, из какого она материала. Похоже с изнанки на алюминиевую фольгу, но цвет и блеск немного другие и фактура иная… Как всякий специалист по гуманоидным культурам, Тревельян умел определять по внешнему виду и на ощупь множество сплавов, пластиков и композитов, но это вещество было ему незнакомо. Задумчиво прищурившись, он вызвал своего Советника и поинтересовался: